Елена Кузьмина – балерина, заслуженная артистка России, лауреат премии «Золотой софит», звезда театра балета Бориса Эйфмана. Сегодня ей рукоплескают и завидуют. Мировая величина. А когда-то Елена была обычной калужской школьницей…
- Елена, несмотря на то, что вы родились в Калуге и провели здесь часть своего детства, уже более 30 лет живете в Петербурге. Какой из этих городов для вас роднее?
- Конечно, Калуга! Питер, безусловно, очень красив – мы живем в старом Петербурге. Но климат… климат там никуда не годится. Раньше в межсезонье мы постоянно уезжали на гастроли за границу и находились там месяцами, соответственно, погодные условия не влияли так сильно на организм. Сейчас я езжу меньше и от этого страдаю.
– Скучаете по Калуге? Часто здесь бываете?
– В этом городе живет моя мама и брат с семьей. Я часто привожу погостить сюда свою дочь. Так что мои визиты на родину случаются регулярно. Мне здесь дышится легко! Сегодня прошлась не спеша по одноэтажной Первомайке. Сколько же зелени вокруг! Калуга – сказочный город, в котором я отдыхаю душой.
– С таким теплом вы отзываетесь о родном городе. Почему же тогда, много лет назад, ваши родители приняли решение отправить вас в Петербург?
– Когда мне было пять лет, я попала под машину. У меня был серьезный перелом бедра, и три месяца мне пришлось провести в больнице. Когда кости срослись, перелом повторился. После чего я начала прихрамывать. И тогда врачи посоветовали маме отдать меня в гимнастику или на хореографию, чтобы я могла работать над координацией походки. В маме моей любовь к прекрасному жила всегда, и она приняла решение отдать меня в балет – в студию при Машзаводе. Там преподавал замечательный киевский хореограф Сергей Бабанин с супругой. Я занималась прилежно, но без особого энтузиазма, принимала это как данность. Скажу честно, я тогда балета не видела ни разу даже по телевизору.
Расписание в театре было очень жесткое. Убойная работа с утра до ночи.
Однажды мой педагог отвел маму в сторонку и сказал, что я прирожденная балерина и мне необходимо поступать в специализированную балетную школу в Петербурге. Об этом я узнала от мамы только недавно. Даже мурашки по коже бегут…
– И вы, будучи маленькой девочкой, отправились в большой город совершенно одна?
– Да. У папы в то время в Ленинграде жили родственники. Я поселилась в коммуналке у тети. Сразу поступила в подготовительную группу Вагановки и училась в обычной школе. После Калуги в моем дневнике не было ни одной четверки – спасибо моей первой учительнице.
– Приходилось преодолевать себя, чтобы добиваться успеха?
– Конечно. Там ведь такая конкуренция – 90 человек на место. Я не сразу поступила в училище – блатных было много. Мама была так далека от этого, ей казалось, что в искусстве этого быть не может, если талант, то талант. Меня же хвалили весь год, а потом, вдруг, я не прохожу. Как так? Вот тогда-то я и перешагнула через себя, уперлась так, что уговорить меня вернуться в Калугу маме не удалось.
– Вашу маму можно считать героиней. Отпустить в свободное плавание маленькую дочь – это подвиг.
– Она очень тяжело меня отпускала, но все же сделала это. Ей было не просто. К тому же мама знала, что тетка, у которой я жила, человек очень жесткий и по головке лишний раз не погладит. Сейчас я понимаю, что прошла такую школу! Это был период становления. Мне было плохо, но я не подавала вида – только тихонько плакала по ночам. Я спала на жутко неудобном раздвижном кресле, ела нелюбимую еду. Со мной не церемонились. Помню, я вставала утром до школы, чтобы пробежать кросс. Потом шла на занятия, а вечером, сделав уроки, на кухне в коммунальной квартире занималась дополнительно, держась за стол. Большего упорства я не замечала за собой все последующие годы. Мама приезжала ко мне, плакала. Но я упиралась и отвечала твердым «нет» на ее уговоры вернуться в Калугу. В своем ребенке сегодня я этих качеств не нахожу.
– Наверняка были и положительные стороны жизни в северной столице?
– Пару лет спустя пришел переходный возраст. Тогда балет немного отошел на второй план. Первая влюбленность, друзья. Драматические театры, актеры, знакомства – все было. Балетные девочки, вьющиеся вокруг училища… Это было прекрасное время.
– Когда же вы стали солисткой театра балета Бориса Эйфмана?
– Практически сразу. Когда я пришла, театр только набирал обороты. Эйфман тогда и гимнастов набирал, потому как из Вагановского училища люди шли к нему неохотно. Я тоже сначала восприняла приглашение в труппу настороженно. Все в Мариинку хотели попасть. Но отбор туда был очень серьезный. К тому же, педагог параллельного класса весь свой выпуск взяла в Мариинский театр, потому что она там преподавала. Мест не было.
– С чего начинали у Эйфмана?
– Я глубоко уверена в том, что не пройти кордебалет – это большая ошибка. Это тоже школа. Голова просто пухла. Непонятная стилистика и пластика, как будто начинаешь все заново. Уже через месяц у нас начались первые гастроли за границей. Это было золотое время, когда в театр пришел и успех, и финансы. Параллельно с кордебалетом мы танцевали сольные партии. Расписание было очень жесткое. Убойная работа с утра до ночи.
Калуга — сказочный город, в котором я отдыхаю душой.
– С супругом вы познакомились там же, в театре Эйфмана?
– Да, мы вместе уже 20 лет. У нас подрастает дочь.
– Как балерине, жизнь которой чуть ли не круглосуточно протекает в театре, найти время на то, чтобы родить ребенка.
– Найти время очень сложно, особенно учитывая тот факт, что руководители не приветствуют декреты. Но к 30 годам я ощутила острую необходимость стать мамой. Да и к тому же накопилась усталость — столько лет с одним балетмейстером. Несмотря на его уговоры, я все равно для себя четко решила, что буду рожать. Эйфман был очень на меня обижен. И даже после моего выхода из декрета он перестал давать новые роли – я танцевала только старые.
– Какой это жестокий мир.
– И тут ничего не поделаешь. Но, как бы то ни было, ему приходилось периодически ко мне обращаться. Ему казалось, что он очень быстро сумеет наклепать новых балерин, но его пластику и специфику драматического театра передать очень непросто. Это большая школа. Нас он растил с 18 лет.
– Представители нового поколения в балете, какие они?
– Они боятся идти работать, опасаются тяжелого труда. С кадрами сегодня очень большая проблема. Именно поэтому я танцевала «Красную Жизель» в 42 года, вот так вдруг. Эйфман прибежал ко мне с просьбой, чтобы я станцевала Жизель в Германии на престижном фестивале.
– Вы с какими чувствами эту просьбу восприняли?
– Приняла это спокойно, даже радостно. Я могу сказать, что на Эйфмана старалась никогда не обижаться. Я понимаю его как художника. Творец устает от одного и того же тела, ему необходимо разнообразие. Как бы ни было обидно в определенные моменты, я как-то это пережила и сохраняю с ним хорошие отношения по сей день. Ну что толку держать обиду? Хотя обиженных очень много. Понятно, что это жестоко, понятно, что конкуренция.
– Вы танцуете уже столько лет. Чем для вас является танец?
– Это неотъемлемая часть моей жизни. Мне бы хотелось найти эту формулу внутренней танцевальности – врожденного чувства, которое увидел во мне мой первый педагог. Если я слышу музыку, тут же хочу танцевать. В голове моментально рождаются движения. Танец – мое все.
– А балерина – это профессия или все-таки судьба.
– В моем случае ответ очевиден. Судьба, и только.
Текст и фото: Ирина Личутина
