Профессию от призвания отличает не только степень заинтересованности в процессе. Призвание требует полной отдачи, всего вашего опыта, всей вашей жизни… Особенно, если вы занимаетесь театром. И особенно, если ваш зритель – это дети, не прощающие равнодушия и неискренности. Для главного режиссера калужского Театра Юного Зрителя Михаила Алексеевича Визгова театр стал способом познания мира и школой общения – с актерами, со зрителем, с Богом и с ребенком внутри себя.
– Михаил Алексеевич, вам не кажется, что сейчас не лучшее время для театра?
– А лучшего и не было никогда! Я не помню времени, когда бы культура была ценностью номер один. И это закономерно. Потому что, как только она ею станет, начнется массовое производство. Сколько актеров в Калуге? Ну, человек сто. Это на триста семьдесят тысяч населения! И такое соотношение было во все времена. Актер – продукт редкий, таким и должен быть. Так же, как и театр – явление уникальное, редкое. В любое время.
– Какие люди приходят работать в театр? За восемнадцать лет работы в ТЮЗе вы для себя вывели «формулу актера»?
– В театр приходят не все подряд, а люди определенного склада, у которых есть желание познавать, что-то свербит в душе. Неудовлетворенность есть. Не собой, а своим местом в жизни. А еще те, кто насмотрелся телевизора и хочет быть актером, как «в сериалах». Такие быстро уходят – через месяц, два, три… Остаются те, у кого свербит.
– А в вашей жизни откуда взялся театр?
– Вообще-то я хотел стать спортсменом – усиленно занимался гимнастикой, футболом, волейболом… Всегда хотелось большего, хотелось быть на виду. То, что предлагалось: школа, двор, кружки – мне было маловато, неудовлетворенность у меня с детства. Может, я бы и стал в итоге футболистом: я работал на моторостроительном заводе и играл за калужскую команду «Заря». Но повредил ногу, и в это время увидел объявление о наборе актеров в ТЮЗ. Меня сразу взяли – мужики в народном театре были редкость.
– Вот так прямо с завода и в театр?
– Да. Я был бригадиром, ударником. У меня было личное клеймо! Но вот хотелось другого… Побыл я в ТЮЗе и … мне не понравилось. Мне хотелось более глубинных вещей. Да и взаимоотношения в театре не очень нравились – я привык к более жесткому и прямому общению. Я ушел, но на заводе тоже работать не смог. Думал-думал – и уволился. Так и сказал жене: я не могу туда идти… И устроился в ДК «Строитель» вести драмкружок за семьдесят рублей в месяц. На заводе я получал триста…
– Как же вы решились заниматься режиссурой, имея всего лишь небольшой актерский опыт?
– А я еще не знал, что это такое! Я только понимал, что не могу больше на заводе… Надо было кудато спрятаться. И только набрав детишек, понял, насколько это тяжело! Если бы мне вернуться в то время, я бы никогда не стал этого делать! Меня угнетало незнание: ведь режиссер – сложная профессия, которой я не владел. Более того, я плохо знал театр.
– И вы решили учиться?
– У меня странный путь к профессии, не общепринятый. Я пришел в режиссуру как-то сбоку, что называется «от сохи». Да, я получил образование. Но не оно открыло мне двери в профессию. Дело в том, что я всегда очень много читал, в том числе восточных философов. И в какой-то момент как будто стена сломалась – я понял, что мир гораздо больше, чем я думал. С тех пор мне все время есть что сказать. Все мои знания выливаются в театр и здесь концентрируются. Театр все перемалывает. Здесь нужен опыт, в том числе жизненный. Важно понимать, кто ты такой и для чего живешь.
– То есть для вас открылся смысл жизни?
– Открылось направление движения. Все очень просто: моя жизнь – это путь к Богу. Этот вариант все схватывает и вмещает. Это мой способ постижения мира.
– Где вы постигали мир дальше?
– Я пришел в Народный театр в Доме учителя, где проработал несколько лет. Это был даже не театр, а своеобразный кружок познания мира. Кстати, у меня в то время была единственная в области полностью мужская труппа! У меня и сейчас в студии восемь юношей и только три девочки – с мужиками мне всегда было проще.
– Почему же? Актерская профессия всегда считалась женской…
– Я женщин хуже понимаю, для меня они тайна до сих пор. Мне странно даже общаться с ними. Я люблю всех определять, а здесь с этим никак! На одну и ту же фразу женщина может рассмеяться, а в другой раз – заплакать…
– Вы пришли в ТЮЗ в очень сложный период…
– Когда я пришел в ТЮЗ – это была громадная дырка. Там не было режиссера, актеров, декораций. Исправно работал только видеосалон. Мне пришлось начинать даже не с нуля, а с минуса, с абсолютной разрухи. Было очень тяжело. В газетах писали, что я не имею права быть режиссером ТЮЗа, что ТЮЗ кончился вместе с уехавшим Троицким… Но меня трудно задеть подобными вещами. Со мной было всего несколько человек, и я начал потихоньку сколачивать труппу.
– У вас какая была цель на тот момент, если честно?
– Главная цель была – восстановить ТЮЗ. К тому времени я уже понял, что театр является ценностью. Что он нужен людям и создается людьми. Где еще можно понять, как мир устроен? Какое ты в нем занимаешь место?
– У режиссера должно быть что сказать людям. Посыл. Он у вас был на тот момент?
– Посыла у меня никакого не было и нет. Я сам лично хочу постичь мир. Один я не могу. Мне нужны люди. Я что-то знаю, они что-то знают – давайте обмениваться. Я ничего не навязываю актерам и зрителям. Хотят взять – пусть берут.
– Такая позиция разве не противоречит смыслу вашей профессии? Режиссер транслирует свои замыслы через актеров зрителю. Нет соблазна надавить, самоутвердиться, настоять на своем?
– Мой взгляд на театр очень прост. Это совместная деятельность людей, где все происходит через общение. Театр ведь не цель, а способ познания мира, жизни. Есть актеры, есть режиссер, есть художники – у каждого свой мир. И прежде чем выпустить спектакль на сцену, мы процентов восемьдесят репетиционного времени договариваемся. Можно, конечно, сделать, как я это вижу, как я сказал. Но чтобы родился СПЕКТАКЛЬ, нужна договоренность всех. И когда мы выходим на зрителя, мы не поучаем его, а начинаем общение. Это самое трудное.
– Вы с актерами – люди разных поколений. Не говоря уже о зрителях. Вам трудно понимать друг друга?
– Я всегда, в любом человеке нахожу равного себе. И никогда не относился к детям как к неразумным существам, которым надо преподать жизненный урок. Ребенок в единицу времени гораздо больше постигает, чем любой взрослый. Ребенок ведь воспринимает мир всем: глазами, слухом, умом и сердцем. Взрослые еще должны дорасти до детей! Вот в чем беда детского театра.
– А есть беда?
– Ой, страшная! Вы сами можете посмотреть, что за пьесы и спектакли предлагаются детям. В сборнике пьес для детских театров недавно нашел пьесу, где есть персонаж – водка! В театрах, по телевидению детям предлагают видеоряд, который никак не соотносится с их пониманием мира, который их разрушает. Размылись границы…
– Как же вы преодолеваете репертуарный кризис?
– Стараюсь выбирать классику. С детства люблю сказки, фантастику… Вот, к примеру, сказку «Финист – ясный сокол» я поставил потому, что там Кащей произносит такой текст: «Я не могу с ней ничего сделать, потому что она окружена светом». Это очень состыковывается с моим пониманием мира.
– Вы верите, что искусство может сделать человека лучше?
– Я верю, что театр может подвигнуть человека на более решительные шаги в духовном плане. Но он не заменит глубокой духовной жизни. Театральная жизнь и жизнь духовная – это все-таки очень разные вещи, иногда диаметрально разные. Недаром люди, понастоящему пришедшие к Богу, отворачиваются от театра, да и вообще уходят из социума. А театр – явление прежде всего социальное, и в своих лучших проявлениях он дает пищу для размышлений.
– А как же тогда вы совмещаете лицедейство и православие в вашем театре?
– Ни в коем случае не совмещаем. Есть театры, которые называются православными. Для меня лично – это профанация. Я не строю религиозный театр. Я просто предлагаю познать мир с десятью христианскими заповедями. Они же – общечеловеческие! Разве хорошо убивать, воровать, завидовать? Хорошо самоубийство? Плохо! Поэтому я беру «Грозу» Островского и говорю, что Катерина – это вовсе не «луч света в темном царстве». Я делаю акцент на том, что ее «лукавый соблазняет» – не строить семью, а уйти из семьи. Мне хочется вернуть нормальные человеческие понятия, от которых мы ушли. Поэтому я вижу жизнеспособность театра прежде всего в пути православном. Это путь развития, который позволяет человеку быть больше, чем он есть. Понимаете? Люди в большинстве своем равны профессии, к сожалению. Как выйти за эти рамки? Как дать почувствовать компьютерщику, повару или менеджеру, что их жизнь на самом деле намного больше и глубже? Театр дает эту возможность.
– А театр без религиозного подтекста разве не дает такую возможность?
– Нет. Нужна какая-то сила, которая бы нам помогала, – и в театре, и в жизни. Можно вспоминать что-то, цитировать, а можно видеть то, что существует. Это самый трудный путь для режиссера – видеть то, что происходит каждый день. Что Бог разлит везде. Что в любом нашем поступке есть частица Бога. Иначе бы все давно хрюкали. Люди приходят в театр с томлением души – не хватает чегото… Хотя купили холодильник, машину, квартиру. Так вот, моя задача – чтобы как можно больше повернуть человека к тому, чем он был в начале.
– К чему именно?
– Вы знаете, как-то мы с женой везли колясочку с нашей старшей внучкой. Ей был всего месяц, она проснулась, открыла глаза и смотрела прямо в голубое небо. Я глянул на нее – она же общается с Богом! Она – творение Божье! Изначально у нас громадные возможности, мы готовы весь мир постичь… Вот что я хочу донести до зрителя! Другое дело, получается это или нет.
– А вы сами, какой спектакль считаете удачным? На прогоне можете сказать – получилось или нет?
– Я видимо такой нахал, что могу сразу сказать: все точно получится. Я достаточно уже опытен: восемнадцать лет в ТЮЗе, до этого девять лет в Доме учителя… Я знаю, что и актеры, и я не могут не выдать определенный качественный уровень. Я просто ищу более глубокие позиции. Все наши спектакли имеют момент роста. Они развиваются. Другой вопрос – на сколько хватит запаса: на год, на десять лет… Например, «Финист – ясный сокол» – сейчас я бы его сделал совсем по-другому…
– Вы как-то напутствуете актеров перед спектаклем?
– Нет, я им ничего не говорю. Я просто сижу за кулисами и смотрю, как идет спектакль. А вот после спектакля, тогда да, говорю…
– Что для вас самое сложное в профессии, Михаил Алексеевич?
– Сложно все, что не касается актеров. Из любого актера я могу вытащить то, что нужно. Это данность. Все остальное, особенно техническая часть: свет, сценография – для меня очень сложно. С музыкой проще – ее я чувcтвую очень хорошо. Да и с Женей Хозиковой нам взаимно повезло. А вот в постановочном плане я знаю, как должно быть, но далеко не всегда – как этого достичь. Очень трудно поймать момент, чтобы я был удовлетворен. Дает о себе знать еще и отсутствие в театре хорошей технической базы. Конечно, можно все на коврике сыграть, но современному зрителю нужна зрелищность! У меня был минималистичный спектакль, еще в любительском театре – «Благослови людей и зверей»… Я готов делать такие и сейчас. Но ведь нужно и другое…
– Вечный конфликт между смыслом и зрелищностью?
– Должно быть равновесие. Тем более в спектаклях для детей. Детский театр часто идет по пути – два притопа, три прихлопа. Это непростительная крайность. Но и «перегружать» ребенка тоже нельзя – иначе он больше не придет в театр. Дети воспринимают мир очень энергично, действенно, они все моментально схватывают. Поэтому зрелищность необходима. Так же, как и душевность и духовность. Наш путь – найти золотую середину, почувствовать ребенка, достучаться до его души.
– А как вы определяете – достучались или нет?
– По зрителю. По тому, каким он выходит из театра.
– Принято считать, что детская публика – тяжелая. А вы что скажете?
– Это очень благодарная публика! Более того, ребенок для нас – это якорь спасения. У него громадная возможность постижения мира, он заряжен на смех. Как только ты поймешь, что тебе просто надо успеть подпитаться всем этим, пока он не вырос – ты сам будешь благодарен каждому ребенку, пришедшему на спектакль.
– Вы получаете удовлетворение от работы?
– Да. Но последние три-четыре года мне хочется шажочек вперед сделать. Хочется большего контакта со зрителем, большей глубины проникновения в материал. Как этого достичь? Я часто говорю, что мы ходим по тайным тропам и иногда сами не знаем, куда нас занесет… Но в этом и прелесть, и ценность жизни – в познании.
– У вас есть мечта?
– Есть мечта. Я бы хотел, чтобы взрослые вернулись в детский театр. Но для этого нужно преодолеть общепринятый стереотип, что есть искусство для взрослых и есть искусство для детей. А как же тогда знаменитый мультфильм «Ежик в тумане», который с одинаковым интересом смотрят и дети, и взрослые? Я хочу строить взрослые спектакли, как сказки… Вот моя мечта – чтобы взрослый посмотрел вдруг спектакль глазами ребенка, посмотрел «Ежика в тумане»…
Лариса Северина
Фото Татьяны Довыденко и из архива ТЮЗа
