Мужчина-учитель в современной школе – явление редкое, почти экзотика. И это понятно: работу в школе не назовешь привлекательной. Но, вопреки расхожим мнениям о несостоятельности учительской профессии, мужчины в наших школах умудряются проявить себя и достаточно успешно. Одним из таких ярких примеров является преподаватель математики калужской гимназии № 24, победитель областного конкурса «Учитель года-2011» Сергей Кудрявцев. Этот уверенный, симпатичный, с хорошим чувством юмора мужчина производит самые приятные впечатления и вселяет надежду в будущее российской школы.
– Сергей Андреевич, насколько вас лично волнует то, что сейчас происходит в системе образования? Пугает вас это или нет?
– Настораживает. Любые преобразования бывают либо эволюционные, либо революционные. Если это эволюция образования, то хорошо, если революция – то плохо.
– Как вы считаете, что делать нужно, а что категорически нельзя?
– Нельзя ломать. А вот подождать, посмотреть, в каком направлении движется всё, нужно это или не нужно, что-то подправить, что-то изменить.
– А вы лично, что подправили бы?
– Мужчин добавил бы в школу. Потому что если взять историю, то женщина учитель – это нонсенс.
– Почему? Разве женщина не может учить?
– Может. Но личности мужчины и женщины разные. Женщины более эмоциональные, более подвержены эмоциональным всплескам, а мужчины более строгие, конкретные. Если не дураки, конечно.
– Во что выливается женская педагогика?
– Как в неполной семье, когда ребенка воспитывает одна женщина. Хотим мы этого или не хотим, примерно половину своей жизни ребенок проводит в школе. Поэтому если ребенок испытывает только одно женское влияние – это не очень правильно.
– Но мужчин сложно заманить в школу. Зарплаты очень маленькие.
– Всё зависит, от того какую цель себе человек ставит. Денег мало тому, у кого большие запросы. Если запросы уменьшить, то денег всегда хватит. Нужно попытаться установить баланс между «что я могу» и «что я хочу». Если мы каждый раз хотим очень много, а можем мало, возникают проблемы. Если вы хотите машину и у вас есть 200 тысяч, вам, наверное, не нужно желать Ford. Если у вас годовой доход 300 тысяч – то не нужно хотеть в элитном доме пятикомнатную квартиру. Если этот баланс есть, то можно жить спокойно. Конечно, я не Диоген, в бочке не живу. И желания есть, как же их вообще не исполнять? Надо! Но думаю, что в любых условиях человек может оставаться человеком. У меня сейчас зарплата примерно 15 тысяч.
– Это же мало!
– По сравнению с другими учителями это даже много.
– Но по сравнению с жизнью…
– Да. Это мало. Машины Ford у меня нет.
– А хотите?
– Я хотел бы больше хороший велосипед, чем машину. Это более мобильно.
– У вас есть дети? Как вы их растили?
– Сын. Нам повезло, воспитывали его не только мы с женой, ещё бабушка помогала. Сейчас ему двадцать пять лет. К деньгам мы все относимся достаточно терпимо. Если сравнивать сейчас зарплату сына и мою: он молодой специалист, программист, когда закончил институт, получил ставку 20 тысяч рублей. А у нас в школе начальная ставка где-то пять тысяч.
– И какие чувства у вас при этом возникают?
– Я рад, что его ставка выше.
– Как вы решаете проблему нехватки денег?
– Разными способами. В том числе и участием в конкурсах. Ещё существуют системы грантов, в школе есть стимулирующий фонд, из которого делают доплаты. Если в школе действительно работать, то можно рассчитывать на нормальную зарплату.
– А жена ваша кто по профессии?
– Тоже учитель математики и физики. Мы с ней учились вместе. И работаем в соседних школах.
– Что вы обсуждаете вечерами?
– Что я буду есть на ужин и кто будет гладить рубашку…
– А профессиональные споры?
– Сама дисциплина, которую мы преподаем, она, так сказать, стабильная. Это не история или русский язык– особо спорить не о чем. А вот если методика – в чем-то можем не сходиться. Мне больше импонирует, когда больше жесткости, строгости, четкости. А жену больше эффекты интересуют, чтобы было более занимательно, наглядно. Я тоже не против этого, особенно с младшими классами или когда веду кружок. Но в старших классах, мне кажется, что учеба должна быть все-таки ближе к науке, чем к игре.
– Зачем в школьной программе математика в таком объеме?
– Математики много быть не может. Её может быть только мало. Потому что каждый использует только то, что знает. Бывает деятельность неосознанная: я что-то применяю и вообще не вникаю в то, что делаю. А другой человек думает о том, что в этот момент происходит, понимает это, и думает, как это можно усовершенствовать. Один человек одни лампочки вкручивает, другой – другие. Мы можем что-то применить настолько – насколько мы свою деятельность можем сделать осмысленной, из осмысленной сделать творческой. Вот, например, чтобы сварить борщ, нужно посчитать, сколько картошки положить, сколько моркови, сколько соли. Можно, конечно, добиться результата методом проб и ошибок, а можно посчитать. Математика – она вокруг. «Математику уже затем учить следует, что она ум в порядок приводит». Это Ломоносов сказал. Не просто ученый, физик, химик, но великий литератор.
– Слышала, что после реформы математика не будет входить в число обязательных предметов.
– Этого никогда не будет! Понимаете, везде, во всем мире, то, каким образом будет развиваться страна во всех направлениях, определяется уровнем развития математики. Сейчас без моделирования ничего не сделаешь. А любая модель – это математика. Лю-ба-я! А экспериментальные базы, да ещё такие многозатратные, как андронный коллайдер, без математических расчетов вообще невозможны. Вся физика, вся биология, медицина – сначала рассчитываются. Другое дело, что в школе от каждого ученика будут по-разному требовать. Это правильно. Единственная опасность, что ребенок может сначала не угадать, какие предметы ему в будущем понадобятся, или заленится. В каждом человеке, хотим мы этого или не хотим, живет лентяй. Самое смешное, что лентяи-то прогресс и двигают.
– А вы позволяете себе побыть лентяем? Чем на досуге занимаетесь?
– Летом – почему бы нет. Могу грядку прополоть, а могу и книжку рядом с грядкой почитать. Люблю и спорт до сих пор. С большим удовольствием плаваю два раза в неделю. И сам хожу, и сына вожу, и жену подбил на это дело. Уважаю волейбол. Раньше с удовольствием играл в футбол. Могу телевизор посмотреть, вот в Интернете сейчас посидеть. Мне нравится на даче работать. Где-то что-то там поковырять, покопать, попилить, молотком постучать. Когда физически работаешь и что-то думаешь…
– О чем же?
– О разном. В том числе и о математике.
– Какие книги вам нравятся?
– Очень разные. Лет 10-15 назад я на фантастику подсел из-за ребенка. Он разных авторов читал: Перумова, Лукьяненко, иностранных авторов. Последнее время мне нравятся сюжеты, когда человек попадает из одного времени в другое и пытается что-то делать. Меня история всегда занимала. Времена Пунических войн, когда Рим воевал с Карфагеном, или времена Ивана Грозного… Человек, которого все считали деспотом и тираном. И самое интересное, что во время его правления казнили по его указу не так уж и много человек. За одну Варфоломеевскую ночь перерезали в десятки раз больше гугенотов – об этом никто не говорит. На самом деле Иван Грозный был глубоко набожный человек, самый образованный государь Европы в то время, расширил пределы России. Люди мыслят штампами. Вот, кстати, ещё одна черта математики: она развивает критичность мышления. Вот мне всегда было интересно, когда ты получаешь информацию – насколько ей можно доверять. Каждый раз пытаешься понять, насколько это логично. Вот если политиков послушать: вроде бы одни говорят одно, другие другое… На самом деле довод один и тот же, только с разным гарниром. Поэтому мало кто из математиков идет в политику.
– Сергей, у вас есть амбиции?
– Люблю взять какую-нибудь задачу, например, дети принесли, и решить – это стимулирует. Показать, что я это могу. Для меня это важно. Дети и родители почему-то думают, что учитель математики должен решить любую задачу, а литератор должен помнить и знать происхождения всех слов. Конечно, это не так. Все учителя – обычные люди. Некоторые из них даже были троечниками. Смешно, но ещё дети думают, что если я математик, то практически ничего не знаю о литературе. Или не представляю, что такое физика, или химия… Я сам хорошо учился в школе, и для меня не было никакой разницы знать математику на пять или химию. Или литературу.
– А вы отличник, медалист, да?
– Да. Я по жизни был отличник.
– Гордитесь этим?
– Нельзя так сказать. Я сторонник того, что если ты что-то делаешь, рано или поздно это все равно заметят, и это будет вознаграждено по заслугам. Ради медали или звания я не стану работать. Может быть, при всех равных, мне по жизни где-то чуть-чуть больше везло: люди замечали, что я делаю…
– Говорят, самое страшное в педагогической работе – это умные дети.
– Для меня это счастье. Я не боюсь умных детей. Я их уважаю и, если есть возможность, пытаюсь поддержать.
– Много таких вам встретилось?
– Родной – один. Были и другие. И сейчас есть на кого поставить, как мы говорим.
– Все-таки у вас школа элитная, дети хорошие учатся.
– Ну, вот сейчас, наверное, будут брать всех подряд. По законодательству теперь, кто первый подал заявление – того и возьмут.
– Для вас есть разница, каких детей учить?
– Нет. Для меня разница в другом: общаются ли дети и родители дома. Если родители ребенку помогают – это очень хорошо. А вот если родители просто подменяют труд ребенка и делают за него: рисуют, решают задачи, стихи сочиняют, контурные карты заполняют – это плохо. Или наоборот, родитель только работает, одевает, обувает, кормит, и дальше совсем забывает про ребенка – это тоже плохо. А если родители с ребенком общаются – это замечательно. И неважно, в какой школе он учится: в 15-й или 24-й.
– Какие вам дети нравятся?
– Мне нравятся живые. Я не люблю детей, которые сидят, положив руку на руку и вроде в рот учителю смотрят, а на самом деле спят. А если он немножко шалит – это нормально. Я и сам таким был.
– Что в вашей работе самое интересное?
– Самое интересное то, над чем мы работаем – это будущее. И каким оно будет, от нас в том числе тоже зависит. Это дети. Премьерминистр учился в школе, министр образования учился в школе. Думаю, каждый учитель осознает: вот то, что сейчас здесь, – это через 20 лет наше будущее. Это без пафоса.
– Каким оно вам видится в идеале?
– Мне хотелось бы, чтобы территория нашей страны не уменьшилась. Чтобы не было катаклизмов, связанных с национальными вопросами. Как бы русских царей не ругали, мне кажется, они были великие люди. Такую страну отгрохали! Цель наших будущих поколений – не растерять это. Хочется, чтобы страна осталась та же и чтобы количество народа у нас не уменьшалось, а увеличивалось. Новое поколение поймет, что один ребенок и два ребенка – это мало. Хотя бы три. Мы в свое время с женой просто испугались. Когда всё начало рушиться, стало страшно, стали появляться проблемы у русскоязычного населения, когда мы поняли, что империи нет, и Россия может вообще куда-то на задворки уйти. А потом поздно стало. Сейчас, мне кажется, политики осознают, что Россия – великая страна и нужно это поддерживать.
– Вы патриот?
– Не с политической точки зрения. А именно патриот места, где я родился,– Центральной России. Здесь комфортно, нормально.
– Вас все устраивает?
– Ну, иногда грязь на улице не нравится. Есть, конечно, мелочи бытовые, которые не устраивают. Вот говорят: «Америка тоже большая, а у них порядок»… Но у них широта местности-то какая… Если не брать Аляску, Америка – это наше Сочи. Зим как таковых не бывает. Единственное, торнадо может налететь. Но как только снег выпадает, у них точно так же линии электропередач обрываются, машины бьются. А мы круглый год в таких условиях живем.
– Вы верите в Бога?
– Нет. Ну, это смешно: я атеист.
– Понятно…
– Дело в том, что когда об атеизме говорят, не до конца понимают, в чем смысл. Есть религия, которая говорит: «Бог создал человека». А атеисты говорят: «Человек создал Бога». То есть мы сами его придумали, мы его наделили какими-то сверхъестественными силами. И если в него не верить, может что-то произойти. Это значит ладошками глаза прикрыть: я тварь такая, ничего делать не буду, а Бог мне, может быть, поможет? Нет. В это я точно не хочу верить. Как в пословице говорится? На Бога надейся, а сам не плошай.
– Во что же вы верите?
– Я верю в разум. В том числе и в какой-то высший разум. Все-таки просто так планеты, думаю, не будут вертеться. Что-то заставляет их.
– Боитесь чего-нибудь?
– Наверное, как и все, страны, из которой никто ещё не возвращался, – смерти. Вот мы живем сейчас, здесь, общаемся, а потом чтото произойдет, тебя не будет, а все остальное остается.
– А вера как раз помогает людям поверить в то, что есть что-то ещё после этой жизни.
– Ну, даже если представить, что вы потом будете бессмертны, вы же ни к кому прикоснуться не сможете, за руку подержаться. Тот же призрак. Будете блуждать где-то в таком состоянии миллионы лет. Лучше 70 лет прожить полноценно, чем миллионы лет бестелесной жизни.
– Да, но совсем не хочется думать, что человечество – это…
– …муравейник? Это муравейник и есть. Одни передают нормы другим. Мы, люди, должны быть рады, что дети останутся после нас и будут пользоваться тем, что мы сделали, а они соответственно сделают что-то для тех, кто останется после них.
– Это и есть главное?
– Конечно. Дети, внуки. Просто люди. Для меня важно помнить тех людей, которые мне помогали, которым я помогал. Каждая веха в моей жизни связана с определенными людьми: с родителями, с одноклассниками, преподавателями, с коллегами. У меня все это в одну цепочку выстраивается.
– Всё так логично.
– Бывают исключения даже в математике. Я, например, верю в любовь. Знаю, что она есть. И вряд ли проходит. По закону сохранения энергии любовь или переходит на другого человека, или перерастает во что-то другое.
Анна Большова
Фото Дмитрия Демидова и из архива С. Кудрявцева
