Михаил Визгов: Театр как способ познания мира

Жить Хорошо 6 октября 2010 0 Просмотров: 3283

Профессию от призвания отличает не только степень заинтересованности в процессе. Призвание требует полной отдачи, всего вашего опыта, всей вашей жизни… Особенно, если вы занимаетесь театром. И особенно, если ваш зритель – это дети, не прощающие равнодушия и неискренности. Для главного режиссера калужского Театра Юного Зрителя Михаила Алексеевича Визгова театр стал способом познания мира и школой общения – с актерами, со зрителем, с Богом и с ребенком внутри себя.

– Михаил Алексеевич, вам не кажется, что сейчас не лучшее время для театра?

– А лучшего и не было никогда! Я не помню времени, когда бы культура была ценностью номер один. И это закономерно. Потому что, как только она ею станет, начнется массовое производство. Сколько актеров в Калуге? Ну, человек сто. Это на триста семьдесят тысяч населения! И такое соотношение было во все времена. Актер – продукт редкий, таким и должен быть. Так же, как и театр – явление уникальное, редкое. В любое время.

– Какие люди приходят работать в театр? За восемнадцать лет работы в ТЮЗе вы для себя вывели «формулу актера»?

– В театр приходят не все подряд, а люди определенного склада, у которых есть желание познавать, что-то свербит в душе. Неудовлетворенность есть. Не собой, а своим местом в жизни. А еще те, кто насмотрелся телевизора и хочет быть актером, как «в сериалах». Такие быстро уходят – через месяц, два, три… Остаются те, у кого свербит.

– А в вашей жизни откуда взялся театр?

– Вообще-то я хотел стать спортсменом – усиленно занимался гимнастикой, футболом, волейболом… Всегда хотелось большего, хотелось быть на виду. То, что предлагалось: школа, двор, кружки – мне было маловато, неудовлетворенность у меня с детства. Может, я бы и стал в итоге футболистом: я работал на моторостроительном заводе и играл за калужскую команду «Заря». Но повредил ногу, и в это время увидел объявление о наборе актеров в ТЮЗ. Меня сразу взяли – мужики в народном театре были редкость.

– Вот так прямо с завода и в театр?

– Да. Я был бригадиром, ударником. У меня было личное клеймо! Но вот хотелось другого… Побыл я в ТЮЗе и … мне не понравилось. Мне хотелось более глубинных вещей. Да и взаимоотношения в театре не очень нравились – я привык к более жесткому и прямому общению. Я ушел, но на заводе тоже работать не смог. Думал-думал – и уволился. Так и сказал жене: я не могу туда идти… И устроился в ДК «Строитель» вести драмкружок за семьдесят рублей в месяц. На заводе я получал триста…

– Как же вы решились заниматься режиссурой, имея всего лишь небольшой актерский опыт?

– А я еще не знал, что это такое! Я только понимал, что не могу больше на заводе… Надо было кудато спрятаться. И только набрав детишек, понял, насколько это тяжело! Если бы мне вернуться в то время, я бы никогда не стал этого делать! Меня угнетало незнание: ведь режиссер – сложная профессия, которой я не владел. Более того, я плохо знал театр.

– И вы решили учиться?

– У меня странный путь к профессии, не общепринятый. Я пришел в режиссуру как-то сбоку, что называется «от сохи». Да, я получил образование. Но не оно открыло мне двери в профессию. Дело в том, что я всегда очень много читал, в том числе восточных философов. И в какой-то момент как будто стена сломалась – я понял, что мир гораздо больше, чем я думал. С тех пор мне все время есть что сказать. Все мои знания выливаются в театр и здесь концентрируются. Театр все перемалывает. Здесь нужен опыт, в том числе жизненный. Важно понимать, кто ты такой и для чего живешь.

– То есть для вас открылся смысл жизни?

– Открылось направление движения. Все очень просто: моя жизнь – это путь к Богу. Этот вариант все схватывает и вмещает. Это мой способ постижения мира.

– Где вы постигали мир дальше?

– Я пришел в Народный театр в Доме учителя, где проработал несколько лет. Это был даже не театр, а своеобразный кружок познания мира. Кстати, у меня в то время была единственная в области полностью мужская труппа! У меня и сейчас в студии восемь юношей и только три девочки – с мужиками мне всегда было проще.

– Почему же? Актерская профессия всегда считалась женской…

– Я женщин хуже понимаю, для меня они тайна до сих пор. Мне странно даже общаться с ними. Я люблю всех определять, а здесь с этим никак! На одну и ту же фразу женщина может рассмеяться, а в другой раз – заплакать…

– Вы пришли в ТЮЗ в очень сложный период…

– Когда я пришел в ТЮЗ – это была громадная дырка. Там не было режиссера, актеров, декораций. Исправно работал только видеосалон. Мне пришлось начинать даже не с нуля, а с минуса, с абсолютной разрухи. Было очень тяжело. В газетах писали, что я не имею права быть режиссером ТЮЗа, что ТЮЗ кончился вместе с уехавшим Троицким… Но меня трудно задеть подобными вещами. Со мной было всего несколько человек, и я начал потихоньку сколачивать труппу.

– У вас какая была цель на тот момент, если честно?

– Главная цель была – восстановить ТЮЗ. К тому времени я уже понял, что театр является ценностью. Что он нужен людям и создается людьми. Где еще можно понять, как мир устроен? Какое ты в нем занимаешь место?

– У режиссера должно быть что сказать людям. Посыл. Он у вас был на тот момент?

– Посыла у меня никакого не было и нет. Я сам лично хочу постичь мир. Один я не могу. Мне нужны люди. Я что-то знаю, они что-то знают – давайте обмениваться. Я ничего не навязываю актерам и зрителям. Хотят взять – пусть берут.

– Такая позиция разве не противоречит смыслу вашей профессии? Режиссер транслирует свои замыслы через актеров зрителю. Нет соблазна надавить, самоутвердиться, настоять на своем?

– Мой взгляд на театр очень прост. Это совместная деятельность людей, где все происходит через общение. Театр ведь не цель, а способ познания мира, жизни. Есть актеры, есть режиссер, есть художники – у каждого свой мир. И прежде чем выпустить спектакль на сцену, мы процентов восемьдесят репетиционного времени договариваемся. Можно, конечно, сделать, как я это вижу, как я сказал. Но чтобы родился СПЕКТАКЛЬ, нужна договоренность всех. И когда мы выходим на зрителя, мы не поучаем его, а начинаем общение. Это самое трудное.

– Вы с актерами – люди разных поколений. Не говоря уже о зрителях. Вам трудно понимать друг друга?

– Я всегда, в любом человеке нахожу равного себе. И никогда не относился к детям как к неразумным существам, которым надо преподать жизненный урок. Ребенок в единицу времени гораздо больше постигает, чем любой взрослый. Ребенок ведь воспринимает мир всем: глазами, слухом, умом и сердцем. Взрослые еще должны дорасти до детей! Вот в чем беда детского театра.

– А есть беда?

– Ой, страшная! Вы сами можете посмотреть, что за пьесы и спектакли предлагаются детям. В сборнике пьес для детских театров недавно нашел пьесу, где есть персонаж – водка! В театрах, по телевидению детям предлагают видеоряд, который никак не соотносится с их пониманием мира, который их разрушает. Размылись границы…

– Как же вы преодолеваете репертуарный кризис?

– Стараюсь выбирать классику. С детства люблю сказки, фантастику… Вот, к примеру, сказку «Финист – ясный сокол» я поставил потому, что там Кащей произносит такой текст: «Я не могу с ней ничего сделать, потому что она окружена светом». Это очень состыковывается с моим пониманием мира.

– Вы верите, что искусство может сделать человека лучше?

– Я верю, что театр может подвигнуть человека на более решительные шаги в духовном плане. Но он не заменит глубокой духовной жизни. Театральная жизнь и жизнь духовная – это все-таки очень разные вещи, иногда диаметрально разные. Недаром люди, понастоящему пришедшие к Богу, отворачиваются от театра, да и вообще уходят из социума. А театр – явление прежде всего социальное, и в своих лучших проявлениях он дает пищу для размышлений.

– А как же тогда вы совмещаете лицедейство и православие в вашем театре?

– Ни в коем случае не совмещаем. Есть театры, которые называются православными. Для меня лично – это профанация. Я не строю религиозный театр. Я просто предлагаю познать мир с десятью христианскими заповедями. Они же – общечеловеческие! Разве хорошо убивать, воровать, завидовать? Хорошо самоубийство? Плохо! Поэтому я беру «Грозу» Островского и говорю, что Катерина – это вовсе не «луч света в темном царстве». Я делаю акцент на том, что ее «лукавый соблазняет» – не строить семью, а уйти из семьи. Мне хочется вернуть нормальные человеческие понятия, от которых мы ушли. Поэтому я вижу жизнеспособность театра прежде всего в пути православном. Это путь развития, который позволяет человеку быть больше, чем он есть. Понимаете? Люди в большинстве своем равны профессии, к сожалению. Как выйти за эти рамки? Как дать почувствовать компьютерщику, повару или менеджеру, что их жизнь на самом деле намного больше и глубже? Театр дает эту возможность.

– А театр без религиозного подтекста разве не дает такую возможность?

– Нет. Нужна какая-то сила, которая бы нам помогала, – и в театре, и в жизни. Можно вспоминать что-то, цитировать, а можно видеть то, что существует. Это самый трудный путь для режиссера – видеть то, что происходит каждый день. Что Бог разлит везде. Что в любом нашем поступке есть частица Бога. Иначе бы все давно хрюкали. Люди приходят в театр с томлением души – не хватает чегото… Хотя купили холодильник, машину, квартиру. Так вот, моя задача – чтобы как можно больше повернуть человека к тому, чем он был в начале.

– К чему именно?

– Вы знаете, как-то мы с женой везли колясочку с нашей старшей внучкой. Ей был всего месяц, она проснулась, открыла глаза и смотрела прямо в голубое небо. Я глянул на нее – она же общается с Богом! Она – творение Божье! Изначально у нас громадные возможности, мы готовы весь мир постичь… Вот что я хочу донести до зрителя! Другое дело, получается это или нет.

– А вы сами, какой спектакль считаете удачным? На прогоне можете сказать – получилось или нет?

– Я видимо такой нахал, что могу сразу сказать: все точно получится. Я достаточно уже опытен: восемнадцать лет в ТЮЗе, до этого девять лет в Доме учителя… Я знаю, что и актеры, и я не могут не выдать определенный качественный уровень. Я просто ищу более глубокие позиции. Все наши спектакли имеют момент роста. Они развиваются. Другой вопрос – на сколько хватит запаса: на год, на десять лет… Например, «Финист – ясный сокол» – сейчас я бы его сделал совсем по-другому…

– Вы как-то напутствуете актеров перед спектаклем?

– Нет, я им ничего не говорю. Я просто сижу за кулисами и смотрю, как идет спектакль. А вот после спектакля, тогда да, говорю…

– Что для вас самое сложное в профессии, Михаил Алексеевич?

– Сложно все, что не касается актеров. Из любого актера я могу вытащить то, что нужно. Это данность. Все остальное, особенно техническая часть: свет, сценография – для меня очень сложно. С музыкой проще – ее я чувcтвую очень хорошо. Да и с Женей Хозиковой нам взаимно повезло. А вот в постановочном плане я знаю, как должно быть, но далеко не всегда – как этого достичь. Очень трудно поймать момент, чтобы я был удовлетворен. Дает о себе знать еще и отсутствие в театре хорошей технической базы. Конечно, можно все на коврике сыграть, но современному зрителю нужна зрелищность! У меня был минималистичный спектакль, еще в любительском театре – «Благослови людей и зверей»… Я готов делать такие и сейчас. Но ведь нужно и другое…

– Вечный конфликт между смыслом и зрелищностью?

– Должно быть равновесие. Тем более в спектаклях для детей. Детский театр часто идет по пути – два притопа, три прихлопа. Это непростительная крайность. Но и «перегружать» ребенка тоже нельзя – иначе он больше не придет в театр. Дети воспринимают мир очень энергично, действенно, они все моментально схватывают. Поэтому зрелищность необходима. Так же, как и душевность и духовность. Наш путь – найти золотую середину, почувствовать ребенка, достучаться до его души.

– А как вы определяете – достучались или нет?

– По зрителю. По тому, каким он выходит из театра.

– Принято считать, что детская публика – тяжелая. А вы что скажете?

– Это очень благодарная публика! Более того, ребенок для нас – это якорь спасения. У него громадная возможность постижения мира, он заряжен на смех. Как только ты поймешь, что тебе просто надо успеть подпитаться всем этим, пока он не вырос – ты сам будешь благодарен каждому ребенку, пришедшему на спектакль.

– Вы получаете удовлетворение от работы?

– Да. Но последние три-четыре года мне хочется шажочек вперед сделать. Хочется большего контакта со зрителем, большей глубины проникновения в материал. Как этого достичь? Я часто говорю, что мы ходим по тайным тропам и иногда сами не знаем, куда нас занесет… Но в этом и прелесть, и ценность жизни – в познании.

– У вас есть мечта?

– Есть мечта. Я бы хотел, чтобы взрослые вернулись в детский театр. Но для этого нужно преодолеть общепринятый стереотип, что есть искусство для взрослых и есть искусство для детей. А как же тогда знаменитый мультфильм «Ежик в тумане», который с одинаковым интересом смотрят и дети, и взрослые? Я хочу строить взрослые спектакли, как сказки… Вот моя мечта – чтобы взрослый посмотрел вдруг спектакль глазами ребенка, посмотрел «Ежика в тумане»…

Лариса Северина
Фото Татьяны Довыденко и из архива ТЮЗа

Прокомментировать

Интервью

Опрос

Какое название по вашему мнению больше всего подойдет новому спортивному комплексу "Дворец спорта", который вскоре будет построен на месте стадиона "Центральный"?





Посмотреть результаты

Загрузка ... Загрузка ...



Архив опросов