Книга «Вера» Александра Снегирева в этом году получила престижную премию «Русский Букер». Об истории для современников, пути через любовь и боль, и о том, как юный Снегирев состоял в переписке с графом Толстым, мы поговорили с автором.
- Александр, в интервью вы часто говорите о том, что литературное сообщество ждет появления нового большого стиля. Словно стоит «на пороге огромного зала». А каким вам видится этот зал?
– Пусть зал будет таким, каким он должен быть. Могу сравнить свои ожидания с литературным трудом. Допустим, у писателя есть свои планы на книгу, но в конечном итоге лучше всего, когда тебя ведет сама история, сюжет, герои. Так и с залом. У него нет статичной формы.
– А зал, который вы представляете, полон писателей или полон читателей?
– Он скорее полон чудес. Мне приятно, когда мои книги читают, но я не зациклен на публике. Я пишу, потому что получаю удовольствие, и еще потому, что не могу этого не делать.
– Когда вы начали писать и, собственно, с чего начали?
– Когда мне было четыре года, я не хотел надевать красные рейтузы. Тогда папа достал с полки книжку и показал мне картинку с солдатом в красных шароварах. Это были «Севастопольские рассказы» Толстого. Как вы понимаете, после этого рейтузы с меня было не стянуть. А потом папа подсунул мне письмо и сказал, что оно от автора книги. Я захотел разобрать это письмо и ответить, тогда отец научил меня читать и писать. И мы долго с графом переписывались. Помню, я давал «Толстому» советы по обороне города. Тогда я и полюбил писать, сочинять.
А потом спустя много лет влюбился и написал рассказ о своей девушке. Мне захотелось описать ее – это было чисто физиологическое желание. Как заняться любовью, только чуть иначе. Для меня литература – один из способов любви.
– В одном интервью вы высказали мысль, что сейчас сериалы заменили литературные романы. Какие бы вы привели в пример в плане сюжета и драматургии?
– Я не идеальный сериальный зритель, не слежу за новинками. Настоящим искусством является «Клан Сопрано». Впечатляет сериал «Клиент всегда мертв» про похоронное агентство и «Аббатство Даунтон» как пример качественного продукта.
– Александр, вы москвич. Детство и юность провели в столице. А сейчас живете в деревне. Подобное уединение располагает к писательству?
– Нет. Я поставил стол перед окном и подумал, вот сейчас буду работать как настоящий писатель. Тетрадочку положил, сел. И вижу в окне, что на дворе беспорядок, – надо идти, исправлять. Так и не написал ни строчки.
Мне лучше всего работается в путешествиях. Я один из тех сумасшедших, кто, попав на берег океана, запрется в номере и при задернутых шторах будет целыми днями строчить.
– Вы пишете от руки?
– Да. Это даёт особенное ощущение, которое грех терять. А недавно я с удивлением обнаружил у Валентина Катаева в «Траве забвения» момент, где он цитирует Бунина, и тот советует писать от руки. К тому же, когда перепечатываешь текст, смотришь на него другими глазами – это идёт на пользу редактуре.
– Александр, вы пользуетесь сетью Facebook. Как, по-вашему, могут ли вырасти писатели из социальных сетей и блогерства?
– Я в Facebook три-четыре года. Лично мне он помог понять устройство короткого текста. Другой вопрос, что сейчас единицы интересуются качеством текста. Народ в основном выкладывает фотки. А у меня даже айфона нет. Но теперь обязательно куплю, ведь премию за «Веру» получил.
– Современный, ныне здравствующий писатель написал книжку. Начинаешь ее читать, а там не про современное время… Почему?
– Во-первых, там больше половины про современность. Я вырос среди людей, заставших войну. Мои родители поздно встретили друг друга и еще позже родили меня. Мамы нет в живых, а папе 81 год. Он был на похоронах Сталина. Мы недавно с ним сидели в кафе в Москве на его день рождения, и он вдруг, показав за окно, сказал: а здесь я как раз вышел из той похоронной очереди, простояв целые сутки.
– В книге вы несколько раз, говоря о войне, используете устойчивую фразу «самая страшная война в истории человечества». Почему так?
– Не хотелось называть иначе. Я написал сначала Великая Отечественная, но понял, что-то не то. И когда я дал эту формулировку, то нашел для себя целый прием, который использую в этой книге – прием неназывания вещей привычными именами и одновременное использование языковых штампов.
Бог – главный парадокс, который лежит в основе всего. Ну не может же какой-то старик сидеть на облаке!.. А потом думаю – почему бы и нет? Почему бы одному старику не сидеть на облаке
– В книге много про веру, но не про героиню, а в религиозном контексте. Какие у вас отношения с этой темой?
– Бог – главный парадокс, который лежит в основе всего. Ну не может же какой-то старик сидеть на облаке!.. А потом думаю – почему бы и нет? Почему бы одному старику не сидеть на облаке. Каждому воздастся по вере, и кто верит в старика на облаке, тот встретит Его.
– Как писатель вы все время анализируете действительность и в книге вы вскользь говорите еще на одну весьма неоднозначную, расцветшую в современном мире тему: «пока род Адамов андрогинной толерантностью с лица Земли не сотрется». Как вы относитесь к сексуальным меньшинствам?
– Я за общество, где каждый имеет право быть собой. Если говорить об антигейских инициативах, то я против них. Есть большинство, есть меньшинство. Если не будет меньшинств, общество потеряет устойчивость. Как в крышечке кастрюли всегда есть дырочка, чтобы пар выходил. Кроме того, зачем с природой спорить? Уже поворачивали реки и что?
– Почему «любовь и боль»?
– В одном интервью меня спросили, о чем я пишу? Я ответил – о сексе и смерти. В издательстве решили, что «любовь и боль» звучит поприличнее.
– Ваши любимые книги?
– Сказки Пушкина, особенно «О царе Салтане». Булгаков «Мастер и Маргарита», хотя это неприлично: любая девушка вам скажет, что это ее любимая книга. И, пожалуй, Сэлинджер – есть в нем печальная красота.
– Фильмы?
– С фильмами связана смешная история. Мне было 17 лет, я подрабатывал тем, что встречал из школы второклассника, отводил домой, кормил и делал с ним уроки. Его сестра, моя ровесница, имела богатую коллекцию безумных фильмов. И мальчик ставил мне условие – пока не посмотрим фильм, никаких уроков. Самые адские, наркоманские и чудовищные ленты я посмотрел с этим малышом. Так что назову: «На игле», «Нигде» американского режиссера Грегга Араки и «Титаник» на сладкое.
– Люди?
– Игги Поп, Дмитрий Нагиев мне очень нравятся, и, конечно, мой папа. По-моему, он готов к смерти, это не каждому дано.
Текст: Юлия Чупрова
