В ее трудовой книжке только одно место работы – калужский областной драматический театр. С ним связано все: юность, замужество, материнство, карьера, педагогика. Редко встретишь актрису, столь любимую не только зрителями, но и коллегами. Такая любовь дорого дается… О жизни на сцене, о лучшем в калужском театре и о женском счастье мы поговорили с актрисой Светланой Никифоровой.
- Светлана, с чего для вас начался театр?
– С люстры. В мой первый рабочий день сотрудники технических цехов были вызваны для мытья люстры. Ее, огромную, спустили в зал, только так и представлялось возможным ее отчистить. Я была в восторге от этого действия!
– Как же получилось, что вы в театре мыли люстру?
– Совершенно случайно. Это сейчас у меня дочка мучительно думает, кем она будет после школы. В наше время в 10-м классе я думала только про любовь. Ужасно была легкомысленная, ну и рисовать любила.
За два месяца до окончания школы вдруг решила поступать в педагогический институт в Смоленске на художественно-графический факультет. В Калуге такого не было, а родители мои родом из Смоленска. В художественной школе я, конечно, не училась, потому и экзамены не сдала. Мне предложили приехать через год, предварительно окончив курсы «художки» в Калуге.
Надо было где-то работать, и я пришла в бюро по трудоустройству. «Мне, – говорю, – где-нибудь – хоть стенгазету рисовать». «Зачем тебе стенгазета на заводе? – участливо вступилась за мое будущее сотрудница бюро. – Что за ерунда. Давай тебе место хорошее найдем. В театр вот нужен художник-декоратор». Директор театра меня на эту должность не взял – грязная, говорит, работа и тяжелая. Есть работа лучше для тебя: костюмчики гладить, ботиночки чистить, актерам помогать одеваться. Все тебя будут обожать.
В общем, я пошла в театр, а отсюда выйти уже невозможно.
«Будешь костюмчики гладить, ботиночки чистить, актерам помогать одеваться. Все тебя будут обожать». Я и пошла в театр, а отсюда выйти уже невозможно!
– Что вас так покорило в нашем театре?
– Мне было 17. В этом возрасте прекрасно все. Театральный костюм. Театральный склад. Вы себе не представляете, что это такое! Волшебное место. Свой запах. Платья, некоторым по сто лет.
– И никуда не поехали поступать через год, естественно?
– Поехала, конечно. Только не в Смоленск, а в Ереван – на гастроли на два месяца. Раньше были чудесные гастроли! Выезжали всем «табором». И как цыгане: труппа, технические цеха, администрация с детьми, горшками, собаками, тюками. Вся эта жизнь загружалась в поезд… а потом в гостиницу.
– Родители ваше увлечение театром одобряли?
– У меня брат на восемь лет младше. Они тогда сильно отвлеклись на него и не доставали меня. Конечно, как нормальные родители разъяснительную беседу провели: «Ну, ты что, ну разве это судьба – чистить ботинки и гладить костюмы?». А я сказала, что хочу быть артисткой.
– И каков же был ваш театральный дебют?
– «Красная Шапочка». В 80-е из театра разошлась фактически вся молодежь. А та, что осталась, без режиссера, в качестве самостоятельной работы, ставила сказку по Шварцу «Красную Шапочку». И мне предложили эту роль. Долго возились со мной: показывали, объясняли, учили. И я в результате сыграла.
А сыграла, потому что понимала, что мне это до зарезу нужно. Какая-то жгучая необходимость. Это как любовь. Хочется быть с человеком. Неважно, любит он тебя – не любит. Ты об этом не думаешь. Обожаешь его и готов все что угодно отдать, чтобы рядом быть.
– Любовь вы тоже встретили в театре?
– Да, правда, мы с мужем познакомились задолго до нашего романа. Долго дружили, год жили вместе и решили расписаться. Это получилось за компанию. Наши друзья Миша Кузнецов и Женя Шарапова тоже решили отношения узаконить. Вот мы и были друг у друга свидетелями с разницей в неделю.
– В подвенечном платье белом?
– Нет. Была длинная бежевая юбка с запахом, боди и бежевый жакет – скромненько и со вкусом. А Гоша был с хвостиком, в рубашке в полоску и джинсах. Директор театра приехал нас поздравлять и устроил маленькое свадебное путешествие. После регистрации отвез нас на Тихонов источник. Потом на съемной квартире дружной компанией отметили.
Наши зрители очень добры к нам. Невыносимо добры. Иногда хочется, чтоб кто-то кинул помидор. (Смеется.) Не пишите это, пожалуйста
– Позже в вашей семье родилась дочь. Как совмещали работу с материнством?
– Я совмещала не только работу, но и учебу. Люба родилась, когда я училась заочно на втором курсе Ярославского театрального института. Если б не мама, я бы институт не окончила. Любке было пять месяцев, а я поехала сдавать экзамены зимой. Она у них заболела, пока я была на сессии, но они мне так и не сказали. Знали, что сорвусь и не сдам. Мать моя – она может отвественность брать на себя. Причем, совершенно без всяких рефлексий. У меня нет такого сильного характера как у нее, но я буду выращивать.
– А чего вы боитесь? Скажем так: ваш кошмарный сон, драматичный случай из детства и страшный из зрелости?
– Кошмарный сон у всех актеров одинаковый – сцена. Во сне я играю какую-то сказку, но не знаю какую – пытаюсь по партнерам угадать, что же это, и сымпровизировать. Довольно мучительно.
Самый драматичный момент в детстве – папина командировка в Италию на четыре месяца. Я отца как-то особенно любила, да и сейчас люблю. Но эта разлука далась непросто. Зато потом папа привез мне золотые серьги, как сейчас помню.
А страшный случай современности – это когда меня забыли в аэропорту де Голля. Мы летели с гастролей на фестивале Пьера Кардена, и я попала в лист ожидания, но не поняла этого: языка не знаю. С опозданием в несколько часов меня отправили «Аэрофлотом»: «Все будет хорошо, сейчас полетим домоюшки», – сказала русская стюардесса. А представительница французской авиакомпании, тоже русская девушка, в Шереметьево сказала иное: «Знаешь, вот суки они, суки! И вообще хреновая у них авиакомпания. Столько накладок, кидают бесконечно пассажиров. Пришлют они тебе компенсацию, правда, месяц промурыжат еще». И прислали через месяц 40 евро.
– Светлана, в вашей жизни, наверное, слишком много театра?
– Ну да, я перекошенный чуть-чуть человек, у меня очень сильное вытеснение театром жизни. Муж мой тоже работает в театре. Теперь еще студенты у меня есть театральные.
С другой стороны, я и не знаю, как по-другому. У меня никогда не было выходных, как у всех нормальных людей, – только понедельники.
– На что похожа сцена?
– Сцена всегда разная. Это достаточно опасное место, непредсказуемое, рискованное. Допустим, нужно тебе сделать поставленный жест – что-то взять. Ты протягиваешь руку в сторону предмета, не глядя, а его там нет! Концентрация внимания совершенно ни на что не похожа. Ты одновременно и актер, и герой.
Знаете, я никогда не была в бою, но мне спектакль напоминает бой. Ты вместе с партнерами находишься в очень острой, наполненной риском и опасностями ситуации. Конечно, это не те опасности, что угрожают жизни, но все-таки хорошо, если с тобой человек надежный. Я всегда говорю студентам: партнерские отношения – особенные, их нужно беречь. И в нашем театре они есть.
– А считается, что в театре отношения как в террариуме?..
– У нас в труппе все-таки неплохие профессиональные отношения. Конечно, кто-то кому-то не нравится, но, извините, нас 60 человек! Мы все разные, но каждый артист.
– Тогда какими же еще традициями богат наш театр?
– Отношением к зрителю, например. Нам очень важен зритель. Ты заходишь в магазин и слышишь: «Ой, здравствуйте, а я вчера была на спектакле». Я считаю, что нельзя своих зрителей разочаровывать. Нельзя ходить по городу лахудрой, грубить, вытирать нос рукавом. Ну не надо. Ты же на сцену потом выходишь, на тебя люди смотрят.
Наш театр был и остается ухоженным и нарядным – я считаю, это важно. Это же культурное пространство, поэтому здесь должно быть красиво и приятно ходить красивым женщинам в туфельках и пахнуть духами. Порой они приводят мужчин, отрывая их от футбола и телевизора. Мужчины, конечно, иногда спят. (Смеется.) Но это уж наша женская забота – вовремя их разбудить.
– На что, на ваш взгляд, похож современный провинциальный театр?
– Провинциальный театр сильно отличается от столичного. Калуга состоит из разных людей. И театр, такой как наш, в репертуаре должен иметь спектакли для всех. Я слышала одно определение для провинциального театра, что он как супермаркет. Но мне оно не нравится. Скажу, что провинциальный театр как хороший пакет цифрового телевидения.
– Калужский зритель хороший или так себе?
– Он разный. У меня нет никаких пожеланий калужскому зрителю. Я его люблю. Он наш зритель, хороший и отзывчивый, порой невыносимо добрый. Иногда хочется, чтоб кто-то кинул помидор. (Смеется.) Не пишите это, пожалуйста.
– В Москву уехать не хотелось? Сняться в кино, например?
– О Москве никогда не мечтала, а в кино я как-то раз снялась, в эпизодической роли. Мы играли спектакль в Москве в Малом театре. Ко мне подошел молодой режиссер Сергей Струсовский и предложил короткую и немного даже эротическую роль в своем дебютном фильме «Блаженная».
По сценарию молодую женщину обманули с жильем. За важной подписью на квартиру она приходит в кабинет начальника, который все решает. Подпись женщина получает, но не так просто. «Все будет аккуратно снято», – предупредил режиссер. В итоге мою героиню кладут на стол, а по лицу ее катятся крупные слезы. Слез у меня хватило на все дубли. За них особенно хвалили. Театрально вышло.
– Без чего в театре актеру ну просто невыносимо?
– Скорее без кого – без лидера. Театр без главного режиссера как творческий организм не может существовать. Отсутствие лидера расслабляет и немного «развращает». Понятно, что и времена сейчас непростые, театр должен зарабатывать себе на жизнь. Вот и получается немножко порочный круг – мы вынуждены опираться на «развлекуху», чтобы были аншлаги.
– Вот есть понятие «другое» кино. А какими по ощущениям были «другие» спектакли?
– Сразу вспоминаются спектакли «Пролетая над гнездом кукушки» или «Таня» по Арбузову. На них не собирался полный зал. Ходило человек 500 максимум. Но это был такой зал! Актер сразу чувствует, как его слушают. Трудно подобрать слово, но это очень определенное ощущение. Бывает тяжелый зал, и ты это сразу понимаешь. Дело не в том, что зрители «не ржут в голос», но они словно присматриваются. Надо их завоевать… Я помню себя в те моменты. Там, где обычно ты чувствовал реакцию, реакции нет. Это забирает внимание. А существование на сцене – очень сложная штука, требующая серьезной концентрации.
Есть такой фильм «В блюзе только Бесси». Главная героиня там говорит: «Блюз – это не про то, чтобы узнали тебя. Это про то, как ты знаешь людей». Я с ней согласна
– А к чему душа лежит? Каких героинь вы мечтали сыграть?
– В какой-то момент, когда поварился и понял про театр, о ролях перестаешь мечтать. Главное – не роль, а команда: режиссер, композитор, художник, партнеры.
Раньше мне хотелось сыграть Бланш Дюбуа из «Трамвая «Желание». Эти женщины Теннесси Уильямса – американские южанки с их тонкой изящностью, стремлением к идеальному, драматическим столкновением с реальным миром, которому не нужно ничего, что есть в них.
Как любая актриса, я рада бы оказаться в постановке по Островскому, а лучше по Чехову. А еще лучше – по Горькому. Горький – он же Ницше любил и вообще был человек тяжелый. Герои Чехова не способны ни на что: все в Москву рвутся, а никуда не едут. А герои Горького способны на все, вплоть до убийства. Каждый и на все. А мы, артисты, всего лишь рассказчики историй. А как рассказать историю, если она тебя не увлекла? Есть такой фильм «В блюзе только Бесси». Главная героиня там говорит: «Блюз – это не про то, чтобы узнали тебя. Это про то, как ты знаешь людей». Я с ней согласна.
– Если бы не стали актрисой, то кем бы стали?
– Не думала об этом всерьез. Я могла бы быть «училкой». Сейчас со студентами работаю. В свое время Александр Борисович (Плетнев. – Прим.ред.) предложил. Сказал: «Поможем, подскажем, научим». А к тому же эта такая возможность – самой в 40 лет закончить Щукинское училище. Я очень серьезно к ним отношусь, много сил трачу, но и отдача хорошая. Даже не думала, что так может быть. Артисты ведь эгоисты, а оказывается, можно еще за кого-то радоваться. Главное – любить то, во что вкладываешься.
– Что студенты-театралы, да еще и «щукинцы», делают на практических занятиях?
– У нас очень увлекательные практические занятия. Мы начинали с этюдов – сначала на одного, потом на двоих – без слов и со словами. Прекрасный раздел – наблюдение за животными. Интересно люди раскрываются – мы же все похожи на животных. Про кого-то говоришь: «Ну пойми ты, это же рыба!». Есть раздел музыкальных наблюдений. Разыскиваешь исполнителя, который вроде на тебя похож. Я, предположим, выбрала бы Мирей Матье: одеть на меня паричок, накрасить, перенять ее манеру извлекать звук. Здесь важно поймать зерно этого человека, перенять самую суть его существа.
У меня абсолютно все для счастья есть. Нужно только понимание того, что я счастлива. Все время
– Талант проявляется сразу или это расхожее выражение неприменимо в театре?
– Чем интересна наша профессия – никогда ни про одного артиста и даже студента нельзя сказать, что он чего-то там достиг. Я сама видела такие чудеса, когда достаточно средний артист, на которого смотришь и думаешь: «А, ладно, пыль придорожная…», вдруг выходит и играет так, что ты вообще не понимаешь, как он это делает. И наоборот вроде человек яркий, а вдруг куда-то все девается. Очень непостоянная вещь. И я совершенно не понимаю, отчего это зависит. Это немного меня пугает…
– После спектакля роль «снимается» с актера вместе с костюмом или это более сложный процесс?
– Перестать играть – это как проснуться от очень яркого сна, который тобой словно завладел. Нужна пауза. Я после спектакля никогда быстро из театра не выхожу. И если мне приходится это сделать, то это происходит болезненно. Разгримироваться, попить воды или чая, поболтать с кем-то, чтобы потом идти домой обычным человеком, только чуть-чуть усталым.
– Вы с мужем оба работаете в театре. Это вам помогает или мешает в семейной жизни?
– Да черт ее знает, если б было с чем сравнить… Вроде оно и помогает – можно забежать к нему среди бела дня. Мой Гоша – художник в бутафорском цехе. Но с другой стороны, я много занята, он много занят, немного времени проводим вместе.
Зато в отпуске так хорошо вместе целый день. Мы – люди средней полосы, на юг не ездим. Ходим на речку, в лес, у нас есть что-то вроде дачи – земельный участочек. Гошка там что-то строит – у него прекрасные руки. Жимолость у нас там растет, сделали клубничную грядку. Я ему сетку-рабицу держу, пока он ее прикручивает – так и живем. В отпуске даже начинаю рано вставать, чтобы какая-то совместная история была.
– Вы говорили, что ваша дочь как раз решает, кем ей стать. Как вы переживаете этот непростой момент?
– Люба не любит откровенного вмешательства. Я всячески стараюсь сохранить ее доверие и ужасно боюсь его потерять. Мне так важно, чтобы в серьезный жизненный момент она пришла ко мне и смогла мне все рассказать. Хотя мне, наверное, не хватает строгости и внимания. Как у нас в театре говорят: «Матери делятся на два типа – безумная мать и преступная мать. Среднего варианта не бывает». Но я явно преступная. Мы с Любкой по этому поводу смеемся.
– Светлана, у вас есть любимая работа, семья, домашний питомец и даже грядка под клубнику. С виду так идеально. Что вам для счастья надо, или у вас все для счастья есть?
– У меня абсолютно все для счастья есть. Нужно только понимание того, что я счастлива. Все время. У меня есть подруга, которая любит говорить: «Все так хорошо, почему я так несчастна?!» На самом деле для счастья мне нужен какой-то правильный взгляд. Нужна внутренняя устойчивость. Мне иногда удается ее достичь. Человек же счастлив от того, как он развернут к жизни. Мне иногда этой развернутости не хватает. Я это осознаю, всячески себя поворачиваю. Но какой-то взгляд на жизнь нужен, чтобы тебе было хорошо. Мне нравится название вашего журнала – правильное оно, женское. Мы на этом и держимся. Стоит только оказать внутреннее сопротивление невзгодам – и уже лучше. Гораздо. И обязательно что-то случится хорошее.
текст: Юлия Чупрова
фото: Дмитрий Демидов (Мамяс)
и из личного архива Светланы Никифоровой
